Ходила младёшенька по борочку - Вера Мосова

– Матушка, я хочу бабушке с дедушкой яички крашеные положить на могилку, дедушка Прохор сказал, что тогда их души получат облегчение на том свете.

– Давай, доченька, только его надо раздавить и скормить вольной птице.

– А где же ту птицу взять?

– Она сама сюда прилетит, когда мы уйдём, и будет нам очень благодарна.

– Давай и тётушке Лукерье тоже яичко положим.

– Клади, Асенька, да сядь-ко рядом со мной, мне кое-что тебе открыть надо. Ты уже девочка большая да разумная, пора тебе и правду знать.

Ася с недоумением посмотрела на мать и тихонько присела на скамеечку рядом с ней.

Видишь ли, дочка, жизнь иногда бывает очень запутана, но не нам с тобой о том судить. Господь нас по жизни ведёт. Когда-то давно твой батюшка был женат на сестрице моей Лушеньке.

– А ты где была? – удивлённо посмотрела на неё девочка.

– А я в ту пору была очень далеко, у меня был другой муж, Любочкин отец, царствие ему небесное. Видишь, какая она у нас чернявенькая, это она в отцову, в цыганскую породу удалась.

– А потом вы с папой обвенчались, и появилась я? – быстро сообразила рассудительная девочка.

– Не совсем так, доченька. Ты появилась раньше. И родная твоя мать – моя сестрица Лушенька. Ты девочка большая, разумная, одиннадцатый годок уже идёт, и негоже тебе не знать родимой матушки.

Ася растерянно смотрела на Тюшу.

– Но все ведь говорят, что я на тебя похожа, – в глазах её стояли слёзы, она не хотела верить тому, что услыхала.

– Так и есть, потому что мы с Лушей были очень похожи. Она и имя тебе в честь меня дала. Ты ведь Анастасия! И я Анастасия!

Ася растерянно улыбнулась.

– Да ты не расстраивайся, дочка! Ты всегда будешь моей доченькой. И я тебя всегда буду любить. Но я не могу больше хранить эту тайну. Ради памяти сестры. Это она твоя настоящая мать, она тебя родила и вскоре же померла. А я тебя вырастила. Так что ты теперь только богаче стала. У тебя две матушки: мама Тюша и мама Луша. Ну, что ты кручинишься? Улыбнись скорей! Она сейчас смотрит на нас с небес и радуется, что ты знаешь, кто твоя родная мать. Ей ведь там горько было думать, что родная её доченька живёт себе и не знает правды о ней, не матушкой её зовёт, а тётушкой Лукерьей. Это же неправильно!

Асенька, нахмурив лобик, старательно переваривала неожиданную новость. Наконец она спросила:

– А тятенька? Он мне родной?

– Родной, конечно! Да и я тебе родная, девочка моя! У нас ведь одна кровь течёт!

Домой Ася возвращалась притихшая и задумчивая. Любушка молча взяла её за руку и шагала рядом. Они уже отстали от всех родственников, но продолжали шагать не спеша.

– Люба, а ты знала, что мы не сёстры? – несмело спросила Ася.

– Как это не сёстры?! Сёстры мы!

– Ну, что не родные?

– Знала, ну и что?

– А мне почему не сказывала?

– А зачем? Твой батюшка стал моим отцом, а моя матушка – твоей матерью. Мы всё равно родня. Помнишь, у нас тётушка Нюра из Екатеринбурга гостила с семьёй? Так вот, Варя, дочка её, звала меня кузиной. А у нас в заводе говорят «сродная сестра». А если сродный брат, то у них в городе «кузен» называется. Это они там по-французски говорят. Значит, и мы с тобой кузины!

– А мне больше нравилось быть твоей родной сестрой. Ты такая баская2, вон на тебя все оглядываются! Я думала, что вырасту и стану такая же, как ты. А оказывается, мы даже не родные.

– Ты вырастешь и ещё баще меня станешь! – воскликнула Любочка. Она не могла смотреть, как мучается её сестрёнка. И зачем только матушка рассказала ей? Подождала бы, пока она немного повзрослеет. Люба ведь молчала, никому не рассказывала, хоть она и знала всё. Правда, чего греха таить, молчала-то она больше потому, что ей и самой хотелось, чтоб её все считали Беловой. И хотя зеркала говорили ей, что она совсем других кровей, она любила, когда отчим в шутку называл её «Любовь Ивановна», да и она звала его не иначе, как «тятенька». Но самое главное – это родство ещё и приближало её к Василке.

– Любаша, постой! – раздалось сзади, когда они перешли через реку по деревянному мосту.

Девицы остановились. Их догонял Гришка Титов.

– Чего тебе? – сердито ответила Люба.

– Ты, это… ты… – замялся он, – приходи вечером на улошной качуле3 качаться. – Там весело всегда бывает, Петька на гармошке играет, девки частушки поют. А парни как зыбают – прямо страх, как высоко подлетают! Все визжат! Весело! Уже вторую неделю качуля стоит, а ты ни разу не была. Приходи, а?

Любушка пожала плечами:

– А я и в своём дворе могу покачаться, чего мне там делать?

– Там же веселее! Почитай, вся улица собирается! – уговаривал её кавалер.

– А я тоже хочу туда! – тихонько дёрнула сестру за руку Ася.

– А ты ещё малявка! Тебя вечером мамка не отпустит! – заявил Гришка, сразу смекнув, что ему совсем не с руки, если девица придёт с младшей сестрой.

– Ладно, мы подумаем, – отрезала Любаша и пошла дальше.

– Я ждать буду! – крикнул парень им вслед.

– Любочка, а он твой ухажёр? – спросила Ася.

– Ещё чего!

– А чего тогда он тебя зовёт на улошную?

– Не знаю.

– А тятенька говорил, он к тебе свататься хочет.

– Мало ли что он говорил!

– Любочка, а если тебя просватают, то ты от нас уйдёшь в другую семью?

– Чего это ты, никуда я не собираюсь уходить!

– Не уходи, Любочка, мне без тебя тоскливо будет.

Любаша обняла сестрёнку:

– Глупенькая ты моя! Куда ж я от тебя уйду?

Глава 3

Анфиса закончила сеять репу и присела отдохнуть на скамейку под цветущей черёмухой. Дурманящий запах поманил её в прошлое. Вспомнилось вдруг, как когда-то сиживала она тут с дочерьми, как они книжки вслух читали, из Екатеринбургу привезённые. До чего же давно-то это было! Тогда ещё и Луша жива была, тоже к ним подсаживалась с рукоделием да и слушала. Эх, бежит времечко! Уже и здоровье не то. Раньше, бывало, много чего за день успевала переделать, а теперь вот чуток внаклонку поработала, и голова опять кружится. И отдохнуть уже хочется. Но сама-то она ещё ничего, а вот Проша сдаёт, и это видно. Давно ли девок замуж выдавали, он ещё совсем крепкий был мужик, а вот, поди ж ты, слабеет на глазах. Может, ещё из-за того, что не у дел остался. Как чугунку-то эту построили, так и постоялый двор не особо нужен стал. Мало кто теперь на подводах-то ездит, все по железной дороге норовят. Ждали эту дорогу, ждали, думали, с дочерьми чаще видеться будут, а о том, что она по ним вот так ударит, и не предполагали. Невелик теперь доход с постоялого-то двора. Разве что редкие путники заедут или гуртовщики со стадом иногда остановятся.

Да ладно, они с Прохором уже своё доживают, немного им надо. А вот Ивану как быть? Ну, шорничает он, как и прежде, да только невелик доход с этого. Можно, конечно, Василия попросить, чтоб он в завод его пристроил. Да только захочет ли сам-то Иван? Не те уже годы, чтоб с подмастерьев начинать. А семья у него немалая – четверо ребятишек, всех одеть-обуть да накормить надо. Любушку, того и гляди, просватают. Приданое готовить пора, тоже деньги немалые, одной мануфактуры сколько закупить придётся. Конечно, Тюше родители наследство оставили, и это хорошо, небедные они люди были. А ведь наследство-то и профукать недолго, коли без постоянного дохода остаться. Анфиса, знамо дело, при необходимости поможет сыну. Есть у неё спасение на самый крайний случай, но она о том молчит. После смерти деда Степана прибрала невестка золотой слиточек, который он долгие годы в старом берестяном туеске с крупой хранил. Теперь она его сберегает. Но о том никто не знает. Кроме Прохора, конечно.

А вот за младшего сына мать спокойна. Крепко Василко на ноги встал, и с Лизаветой всё у них в порядке, в ладу меж собой живут. Жена-то, похоже, опять на сносях. Значит, у Василия семья скоро прибавится. Это замечательно, так и должно быть. И зарабатывает он справно. Хорошо, что выучили парня, на ноги поставили. Дом у него богатый, тут уж дед Денисьев постарался. Прислугу в прошлом годе наняли, Матрёну. Точнее, не сами наняли, а Иван Филимонович прислал из Петербурга. Чем-то она его молодой жене не угодила, вот та и решила её выгнать. А пойти-то бедной некуда, она в ноги хозяину и бросилась. А он, человек добрый, пожалел бедняжку. А как не пожалеть, коли он ещё мать Матрёнину знал, крепостной она была у его отца, верой и правдой служила. Вот и отправил дед служанку к своему внуку, сам и жалованье ей платит. А она у них и за кухарку, и за горничную. Своя-то жизнь не задалась, жених её накануне свадьбы сгинул. То ли от невесты сбежал, то ли в беду какую угодил – никому неведомо, только осталась Матрёна старой девой – ни дома, ни мужа. А кто её теперь возьмёт? Третий десяток уже на исходе. Перестарок. Ну, разве что вдовец какой встретится.

За дочерей тоже сердце болит у Анфисы, далеко от родительского дома уехали, редко навещают. Но, слава Богу, всё у них в порядке. Нюра – настоящая барыня. Повезло ей с мужем. И детки у них славные, образованные. Когда приезжают в гости, так видно, что и манерам обучены, и в строгости воспитаны, хотя и в большой любви при этом. Не чета другим-то внукам. Особенно старшенькие – Варенька с Ванечкой. Им уже по девять лет, десятый идёт. Учителя нанятые на дом приходят, языку французскому их обучают, танцам да музыке. Павел Иванович денег на учителей не жалеет, хочет, чтоб дети его получили всё, что сам он в детстве имел. И Нюру он хвалит, повезло, говорит, ему с женой. Благодарит их с Прохором постоянно, что дочь хорошую воспитали. А кому ж не приятно такое слышать-то!? Внучка Фисонька – просто ангелочек с картинки! Уж такая баловница! Пять годочков уже исполнилось ей. Анфиса Павловна! Так её Прохор порой называет. А уж как он маленького Прошу любит! Трёхлетний внучок, в честь деда названный, – особая его привязанность. Как в гости приедут, тот с дедовых колен не слазит, всё по бороде его поглаживает да в щёку целует. Вот ведь забавный какой!